Обзоры фильмов

6 февраля отмечал день рождения Михаил Эдишерович Чиаурели (1894-1974), режиссер монументальных художественных фильмов о Сталине, созданных при непосредственном участии вождя.

По первой творческой профессии Чиаурели был скульптором, учился аж в Германии. 

В кино начинал, как актер. Сыграл главную роль в фильме «Арсен Джорджиашвили», заметен в картинах «Сурамская крепость», «Ханума». 

В 1928 начал ставить на «Грузии - фильм» и даже привлек к себе внимание сатирической комедией «Хабарда», повествующей о маленьком человеке, который преувеличивает свое значение, сладко представляя моменты собственного величия. 

В «Хабарде», как в коконе, таилась бесперспективность чиаурелевской «Сталинианы». В самом деле, бессмысленно лепить из человека идола, благо человек, конечен. 

Чиаурели об этом не забыл, просто правила игры ему навязанные, принял. 

Начало «большого пути» Чиаурели падает на 1938 год, когда, отмечая 20-летие революции, «Мосфильм» выпустил «Ленина в Октябре», «Ленфильм» - «Выборгскую сторону», а «Грузия - фильм» фреску «Великое зарево», где Михаил Геловани впервые исполнил роль Сталина. 

В «Великом зареве» закладывался канон – «Сталин и Ленин близнецы-братья». Существуя в рамках фильма на равных, вожди щедро одаривали друг комплиментами, предсказывая друг другу большое историческое будущее. Нащупавший образ Сталина Геловани был монументален и внешне доступен одновременно. Недаром Иосиф Виссарионович, посмотрев «Великое зарево» произнес: «А я и не знал, что я, оказывается, такой обаятельный. Хорошо».

В 1941 Геловани и Чиаурели стали лауреатами Сталинской премии.

Следующий фильм тандема о Сталине вышел в 1946. Назывался он «Клятва» и проводил мысль, что Сталин – это Ленин сегодня. Центральный эпизод фильма - в день похорон Ильича Сталин дает на морозе Красной площади клятву притихшему народу (чего не было). 

В свое время, я попытался представить, какое впечатление производила «Клятва» на зрителей-современников. 

Приведу отрывочек повести, объяснив, что главный герой дед повествователя, - ученик Эйзенштейна, узнающий, что на мастера пошла атака за вторую серию «Ивана Грозного».

«Всю ночь деду снился темный коридор ВГИКа. Несколько раз он просыпался и пил холодную воду. Утром принял ванну, тщательно побрился, перерыл вещи.

— Чего ищешь? — спросила бабушка.

— Галстук.

— Последний раз, — напомнила жена, — ты надевал его в день бракосочетания.

Она приняла живейшее участие в поисках. Через пятнадцать минут обнаружила галстук в коробке с хламом. Он сиротливо лежал, придавленный лохматым ежиком для чистки посуды. Радостно схватив галстук, заслуженный артист долго возился с петлей у зеркала, по–цыплячьи вытягивая шею.

— Давай помогу, — сказала бабушка. — Надень еще шляпу–канотье.

Дед задумчиво почесал затылок:

— К галстуку не подходит.

— Зато тебя никто не узнает.

— Не будем усугублять дисгармонию, как говорит Самсон, когда Дроздов предлагает в пьесе стихотворный текст собственного производства. Галстук и так подгулял. Что это за пятно?

— Это не пятно, — ответила жена, затягивая узел. — Это так называемый горошек. Для блезиру.

Из часов вылезла кукушка. Бодро проверещала десять раз.

— Не рано? — спросила жена. — Гении спят до полудня. А потом ходят по комнате декольте.

— В кино загляну.

— Вообще ходить стоит? Ты не можешь ему помочь.

— Я и не собираюсь, — вздохнул дед. — Я просто буду рядом, и все. Потому что самое страшное быть одиноким. Имея при этом учеников.

На фасаде кинотеатра место повелителя джунглей оккупировал человек с трубкой в руках. “Клятва” — возвещали аршинные буквы.

У касс змеилась очередь. Билеты раскупались на два сеанса вперед. Между любителями сновали бойкие подростки–спекулянты. Дед поймал одного за ухо. Вежливо поздоровался.

— Почем берешь?

— На когда?

— На сейчас.

Незастенчивый подросток установил цену вдвое больше государственной.

— Фильм хороший?

— Наш, — шмыгнул носом пацан.

— Значит, хороший, — решил дед.

И обменял одну мятую бумажку на другую.

В фойе хлопнул стакан слезоточивой газировки. Проинспектировал фотографии удачливых коллег. Обратил внимание, что место недавно благополучно висевшего Черкасова занимает Эррол Флинн.

Мимо, демонстративно гремя ключами, прошествовала бабка в халате торгового работника. Люди потянулись за ней гуськом. В открытый зал хлынул поток, жаждущий сказок.

Согласно билету дед устроился в последнем ряду. С удовольствием развернул ириску. Рядом плюхнулся гражданин затрапезно–инженерного вида. Его сопровождал бойкий ребенок. По левую руку села экзальтированная дамочка с ярко накрашенными губами. Медленно погас свет. На экране заклубились революционные хлопья.

— Папа, что написано? — спросил ребенок.

Отец решил продемонстрировать незаурядные способности сына публике.

— Ты же умеешь читать, — якобы равнодушно сказал он. — Вот и разбирайся!

— Ав–тор сце–на–рия Пав–лен–ко. Ре–жи–ссер Чиа… Непонятное какое–то слово…

— Угомонитесь, — оборвала демонстрацию экзальтированная дамочка.— Тут общественное учреждение, а не изба–читальня.

— Папа, — сказал мальчик. — Тетя ругается.

— К сожалению, — ответил гражданин, — в нашем здоровом советском обществе попадаются нечуткие люди.

— Это я нечуткая?

— Нет, — сказал инженер в пространство темного зала. — Это так… Общие рассуждения… Заметки по поводу…

— В ро–ли Ста–ли–на Ми–ха–ил Ге–ло–ва–ни…

— Я буду жаловаться администратору!

— Дима, почитаем дома. Там тихо и спокойно. Нет скандальных личностей.

— Ну, знаете!

— Здесь мы с товарищем Сталиным белых били, — авторитетно сообщил положительный герой, обводя экскурсантским жестом бескрайнее поле.

— Чего делали? — спросил ребенок. — Пиво пили?

— Белых били, — прошипел отец.

— Правильно делали! Я, когда вырасту, буду Чапаевым!

— Бандитом ты будешь, — не выдержала экзальтированная дамочка.

— Я вас попрошу не критиковать моего ребенка.

— Товарищи, не ругайтесь громко, — попросил увлеченный экраном дед.

И дал мальчику ириску. Даме предложил леденец. Экзальтированная соседка оглядела его как последняя русская императрица крестьянина Тульской губернии.

Ребенок чмокал ириской. А потом к всеобщей радости заснул.

Кино тянулось драматургическим чередом. Сталин катался на тракторе. Машина тарахтела по брусчатке Красной площади. Дело происходило зимой. По бокам трактора шли представители национальных меньшинств и хвалили Иосифа Виссарионовича.

Дед понимал, что трактор зимой на главной площади страны выглядит смешно. Однако нельзя отрицать, мило. Человеческий облик генсека вызывает сочувствие и любовь зрителя. А для того чтобы зритель не забыл государственную функцию Иосифа Виссарионовича, ему напоминали о ней каждые двадцать четыре кадра сталевары, французский премьер–министр, мать троих детей, крестьяне, жизнерадостные строители Беломорского канала и члены правительства.

Дамочка впилась ноготками в подлокотник. Инженер притворялся спокойным. Дед спокойным был. Недолго.

Умер, так и не показавшись зрителям, Ленин. Сталин сидел на лавке в лесу и плакал. Это было естественно. Просто. Дед почувствовал комок в горле. А чтобы эта сцена показалась насквозь фальшивой и вызвала саркастический смех, надо было прожить еще пятьдесят лет.

Дед плакал не один. Кусала накрашенные губы экзальтированная дамочка. Всхлипывал инженер. Мальчик проснулся, спросил:

— Папа, тебя тетя обидела?

— Ленин умер, — сказал папа, опуская временные подробности.

И мальчик заревел во всю мощь легких.

Сталин давал клятву притихшему народу. Мудро не обещал легкой жизни. Вскользь упоминал каких–то врагов.

Враги были умные и глупые. Глупые находились за кордоном, где вели разгульный образ жизни, попутно клевеща на Советский Союз. Умные жили в пределах государства и болтовней не ограничивались.

Сидя в полутемном зале, наблюдая концентрированный путь страны от 1917-го до Великой Победы 1945-го, дед гордился своим народом. И, конечно, его вождем. Он вдруг понял, что Сталин всегда мудр. Ибо, в отличие от масс, к которым принадлежат дед и гениальный мастер, руководствуется не чувствами, а велением времени. Которое диктует необходимость убивать врагов и пожинать лавры победы. Которое  жестоко и не прощает ошибок. Эйзенштейн пропустил его позывные мимо.

На вгиковской скамье дед слышал мимоходом понятие “диалектика истории”. Какие благородные вещи заключают эти слова, он забыл, как только поднялся. И теперь формулировал самостоятельно.

Можно быть хорошим человеком, иметь высокие цели и все–таки вредить по недомыслию. Лежать мертвым грузом на пути к счастью. Загораживать свет. Дед рассматривал трагедию мастера с иной точки зрения. Эйзенштейн оставался в его глазах гением. Но был не прав.

Титр “Конец” поставил точку хеппи–энда. Дед сентиментально поглядел на лица. У экзальтированной дамочки поплыла тушь. Инженер изучал пол, словно боялся упасть в открытый люк. Рассеянно тащил он за руку любимое дитё.

Улица была тихой. Только у бочки с квасом наблюдалось оживление».

Постановка «Падение Берлина» (1949) по сценарию Павленко оказалась еще масштабней. Две серии в цвете плюс любимец публики Борис Андреев в роли сталевара Алексея Иванова. 

Сценарий и актеров утверждал лично Сталин. В этом фильме он трогательно сажал деревца и триумфально, весь в белом, прилетал в поверженный Берлин на самолете. 

С технической точки зрения «Падением Берлина» восхититься не так уж и сложно. Видны немалые вбуханные средства.

Фильм стал лидером Советского проката, его посмотрело 38,4 миллиона человек.

Последний фильм «Сталинианы» Чиаурели и Геловани – экранизация пьесы Вишневского «Незабываемый 1919 год», рассказывал, как вождь защищал Петроград. Эту картину посмотрело 31,6 миллионов.  

В своем самом знаменитом докладе о культе личности Хрущев съязвил:

«Сталин очень любил смотреть фильм «Незабываемый 1919-й год», где он изображён едущим на подножке бронепоезда и чуть ли не саблей поражающим врагов»

Неясно, где Никита Сергеевич разглядел саблю. В эпизоде с едущим бронепоездом «Сталин» позировал с трубкой. 

С разоблачением культа личности фильмы Чиаурели исчезли с экранов махом. Там культа оказалось столько, что подмонтировать как «Ленина в Октябре» или «Человека с ружьем» оказалось невозможным. 

Вновь о Чиаурели заговорили только во времена перестройки, опять же в плане негативном («лакировщик», «лизоблюд»), но хоть фильмы его стало реально посмотреть. 

В эти же годы параллельно разворачивалась трагедия творцов Чиаурели подобных, - государственных монументалистов Бондарчука и Озерова.

Во второй половине 1950-ых социального режиссера №1 сплавили на родную «Грузию-фильм», где он ставил фильмы с участием жены Верико Анджапаридзе («Отарова вдова») и дочери Софико Чиаурели («Иные нынче времена»). Резонанса они не имели. Постепенно Михаил Эдишерович переключился на режиссуру мультфильмов. 

А на «Мосфильме» набирал силы его племянник Георгий Данелия.

Закончить не слишком веселую историю хочется упоминанием роли Верико Анджапаридзе в антисталинском «Покаянии» Тенгиза Абуладзе. Именно старушка в ее исполнении задает животрепещущий вопрос: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму»?

И, правда, зачем?

https://ygashae-zvezdu.livejournal.com/105964.html