Поддержав трудовым рублем отечественного производителя и сходив на "Легенду о Коловрате", могу сказать - это идеологически правильное кино, ставящее правильные акценты, создающее правильные мифы о нашем Эпосе, о Героях, о Чести и нашей Истории, где даже медведи помогают отстаивать Русь, потому что это - русские медведи. Княгиня Евпраксия Рязанская была причислена Православной Церковью к лику святых, несмотря на самоубийство, как православная женщина, погибшая от своей руки ради сохранения женской чести.
Именно такое кино должно получать господдержку, а не вредная пошлятина "матильдовщина" и прочее говно.
Джанику Файзиеву и Ивану Шурховецкому низкий поклон.
О чем повествует "Легенда"? О том, что один в поле - тоже воин, если русский. О том, что можно в одиночку бросить вызов лучшей армии мира, смешать планы самого Великого хана и повернуть всю Орду против себя, чтобы спасти других ценой своей жизни.
Противостояние внука Чингисхана, 28-летнего Батыя, в самом зените славы, в шелках, с вышитым символом власти Поднебесной - змеем-драконом, его непобедимого полководца Субудай-багатура, несметной Золотой Орды, причем в буквальном смысле золотой, прекрасно вооруженной и обученной китайскими стратегами, не знающей преград и крушащей на своем пути империи, и разрозненных русских городов-полисов, где "каждый за себя", гибнущих по-одиночке под ударами азиатских полчищ.
Ровно как и сейчас, единый народ разделен самостийными княжествами, с той лишь разницей, что в XXI веке ордой выступает Pax Americana. И как и тогда - никто не придет спасать Рязань от раззорения и гибели, потому что другие ревностно заняты отстаиванием своей незалежности, "моя хата с краю", но всем суждено будет платить дань и получать ярлыки на княжение ("выбирать своих порошенок").
Красивая былинная сказка, из тех, которые должна с молоком матери впитывать нация, передавать детям, чтобы сохранить русскую цивилизацию.
Последний бой Евпатия и его дружины прекрасно описал В. Ян в "Батые":
Бой длился долго. Бесчисленные татары густым строем наступали на русских воинов. Спешившиеся черниговские всадники стояли плотной стеной, не уступая стремительным нападениям. Плохо вооруженные сторонники в яростных схватках уложили немало татар. Но ряды русских быстро редели.
Там, где всего больше теснилось воинов, где чаще свистели стрелы, где громче звенели мечи, – выделялись два высоких воина. Они не пригибались к земле, укрываясь от удара; они не прятались от смертоносных стрел. Выпрямившись во весь рост, они отчаянно бились, не отступая.
Рядом с ними сражались плотными рядами русские ратники. Меткие татарские стрелы отлетали от крепких кольчуг, кривые сабли их не задевали. Несокрушимой стеной стояли они и отбивали буйные налеты татар.
Изредка сквозь страшные звуки сечи – дикий визг татар, крики русских, ржание коней, лязг железа, вопли раненых – слышался густой раскатистый возглас:
– Держись, друже Евпатий! Рази их, окаянных!..
В ответ раздавался звучный голос, которым, бывало, на вече любовались рязанцы:
– Не бойся, отче Ратибор, держусь!
Прямой блестящий меч свистел в руках Евпатия. Рядом Ратибор сокрушал наседавших татар своей страшной палицей.
Лучших всадников посылали сюда ханы. Но кони испуганно поднимались на дыбы и уносились в сторону. Другие падали вместе с седоками, сраженные ударами витязей. Кто успевал увернуться от меча Евпатия, того настигала палица Ратибора.
Громадный, с блестящим шлемом на длинных седых кудрях, с горящим смуглым лицом и сверкающими темными глазами, с тяжелой палицей в руках, Ратибор приводил в ужас нападающих, Евпатий был также грозен в своей решительности и мужестве.
И в страхе отступили татары.
В стороне, верхом на вороном жеребце, окруженный главными темниками, Бату-хан наблюдал за битвой. Движением руки он подозвал Субудай-багатура.
– Повелеваем: привести мне обоих урусутов живыми!
Субудай послал отборную сотню, за ней вторую… Воины не вернулись, а урусуты продолжали биться.
Взбесившийся конь примчался, на нем едва держался в седле раненый. Он тяжело упал к ногам Бату-хана:
– Джихангир! Их взять нельзя! Это сам урусутский бог Сульдэ!..
Последние слова раненый прошептал чуть слышно. Он вздрогнул, вытянулся и затих. Нукеры оттащили его в сторону. Бату-хан отвернулся. Лицо его исказилось гневом.
– Почему спят мои шаманы? – прошипел он.
Прибежавшие шаманы выли, били в бубны, плясали. Они просили всесильного монгольского бога Сульдэ сразить урусутского бога. На разные голоса призывали они своих заоблачных богов, молили их о помощи, обещали им девять лучших вороных коней и девяносто девять пленных юношей.
Но бог Сульдэ был сердит. Он не захотел помочь и спуститься в глубокие снега, в бездонные болота. Да и шаманам не нравилась злая земля урусутов, где выли свирепые метели и трещали жестокие морозы. Им хотелось скорей обратно, в привольные монгольские степи, где остались их милостивые боги.
А воины все падали вокруг страшных урусутских витязей.
Уже давно длилась битва. Но Ратибор и Евпатий не чуяли усталости. С прежней сокрушающей силой взлетала страшная палица, с прежней верностью косил острый меч. Так же громко звучал призыв Ратибора. По-прежнему уверенно отвечал Евпатий.
Русские воины, забывая усталость, сомкнув ряды, продолжали сражаться. Они наступали на татар, подбадривая друг друга громкими криками:
– Вперед, черниговцы!.. Держись, Рязань!.. За волю русскую!..
Бату-хан напряженно, не отрываясь, следил за битвой. Он завыл, увидев, как третья сотня полегла от ударов грозных урусутов:
– Я теряю лучших моих воинов!..
Теснившиеся около джихангира темники попятились.
– Вай-дот! – кричали они. – Что с ними делать? Это не люди, а крепкие камни!
Бату-хан ударил себя по щекам и завизжал:
– Субудай! Субудай!
И бросил подскакавшему старому полководцу какое-то распоряжение.
Забегали нукеры. Послышался тяжелый топот коней, странный скрип и шум. Прозвучали новые татарские выкрики, треск и грохот. Резкие удары в медные щиты отозвали с холма татарских воинов, схватившихся с урусутами.
Евпатий, видя отступление татар, высоко поднял меч:
– Вперед!.. За…
Но страшный удар в грудь прервал его могучий голос. Он упал, обливаясь кровью.
С ужасной силой, сбивая все встречное, летели в теснившихся на холме русских воинов огромные камни. Это татары подтащили на полозьях китайские камнеметные машины.
Взвыл Ратибор волчьим голосом. Отшвырнул палицу, бросился к любимому другу. В отчаянии теребил его:
– Жив ли ты, Евпатий?.. Откликнись, друже!
Осторожно припал к нему ухом… Кончено! Больше не придется им вместе биться за родную Русь.
Он поднял голову, оглянулся. Со всех сторон с диким грохотом падали страшные камни, сокрушая русских храбрецов.
Ратибор поклонился мертвому другу, поднялся во весь свой громадный рост и пошел, безоружный, большой и грозный, с бурно дышащей грудью и горящими глазами, навстречу неминуемой смерти.
…Где честная могила Евпатия,
Знают ясные зори с курганами,
Знала старая песня про витязя,
Да и ту унесло ветром-вихорем!..
Лев Мей. «Песня про Евпатия»Битва подходила к концу.
Между соснами на бугре еще стояла маленькая кучка людей. Это были последние оставшиеся в живых воины отряда Коловрата. Камни редко падали на бугор, где люди стояли выпрямившись, тесно прижавшись друг к другу, спокойно ожидая смерти. Они выпустили последние стрелы. Сделать больше ничего нельзя.
Нет… Можно!
Неожиданно высокий, звонкий, словно детский, голос затянул песню… Родную, протяжную и грустную песню:
Еще что же вы, братцы, призадумались,
Призадумались, ребятушки, закручинились?
Что повесили свои буйные головушки…Песню дружно подхватили другие голоса, и она полилась, смелая и вольная. Песня, казалось, говорила, что русские люди, умирая, прощаются с любимой родиной. Песня, казалось, говорила, что татары русских не сломили!
Взглянув в сторону оставшихся урусутов, Бату-хан приказал остановить машины. Грохот прекратился. И тогда до монгольских военачальников донеслись звуки плавного, протяжного пения. Джихангир удивленно прислушался.
– Взять их! – приказал он. – Привести сюда живыми!
«Непобедимые» бросились исполнять священную волю джихангира. Они окружили оставшихся урусутов. Набросились одновременно со всех сторон, захлестывая арканами, сломили уже бесполезное упорство, скрутили урусутам руки за спину. Только помня строгий приказ джихангира, монголы не разделались с ними.
Бату-хан окинул приведенных пленных внимательным взглядом. Многие урусуты были ранены, залиты кровью, ушиблены камнями. Были среди них белобородые старики, были двое юных, совсем мальчики. Урусуты стояли спокойно и мрачно. Они не склоняли головы, как виноватые, не было у них волнения или страха. Готовые к смерти, они смотрели в глаза грозному хану.
– Развязать пленным руки! – приказал джихангир. – Субудай-багатур, надень на шею каждому урусуту деревянную пайцзу.
– Внимание и повиновение! – сурово отвечал старый полководец. – Баурши, принеси мой мешок с пайцзами!
– Скажи им, коназ Галиб, – обратился джихангир к стоящему сзади старому толмачу, – Бату-хан прощает храбрых урусутов и дарит им жизнь и свободу. Они настоящие багатуры!
Князь Глеб поморщился, но поспешил исполнить приказание. Бату-хан пристально следил за ним.
Показывая на пленных урусутов, Бату-хан крикнул громко, чтобы воины слышали его:
– Вот как надо любить и защищать свой родной улус!
К Бату-хану подошел летописец, факих Хаджи Рахим, и до земли склонился перед молодым джихангиром:
– Ты великий, ты справедливый! Твоими устами говорил сейчас Священный Воитель, твой мудрый дед. Он учил так поступать…
Баурши направился к урусутам, которые еще не понимали происходившего. Но Бату-хан остановил его. Князь Глеб перевел вопрос джихангира:
– Кто запел песню?
Урусуты переглянулись. В одном порыве три пожилых бородатых воина сделали шаг вперед. Но в тот же миг, оттолкнув их, выбежал молодой воин.
– Неправда, это я запел! – воскликнул он странно тонким, звенящим голосом. Задорно закинув голову, вызывающе смотрел он на джихангира.
Бату-хан сдержал улыбку. Его прищуренные, слегка раскосые глаза смотрели на вспыхнувшее юное, почти детское лицо, в смелые, взволнованно блестящие, темные глаза мальчика. Джихангир повернулся к толмачу, но тощий высокий темник Бурундай перебил его. Приблизившись к молодому воину, он крикнул:
– Перед ослепительным целуют землю, урусут! Благодари на коленях за милость! – И неожиданно грубо толкнул мальчика. Тот упал, его меховая шапка свалилась, и с головы молодого воина сползли две русые косы.
К Бурундаю подскочил другой урусутский мальчик и вцепился в него.
– Не тронь! – крикнул он.
Бурундай схватился за меч, но властное движение джихангира его остановило. Бурундай отступил с искаженным от злобы лицом.
– Девушка? – удивленно протянул Бату-хан, наблюдая с любопытством, как молодой воин запрятывал косы под шапку. – Как зовут эту девушку?
– Она кня… – быстро заговорил ее маленький защитник, но девушка прервала его:
– Молчи, Поспелка, не к тебе вопрос! – Оборачиваясь к Бату-хану, она спокойно отвечала: – Мое имя – Прокуда. Я бедная сиротка…
– Откуда ты?
– Из стольного города Владимира.
Бату-хан небрежно кивнул головой:
– Ульдемира больше нет! Мои воины его сожгли.
– Знаю. Я видела, как вы жгли города. Я тогда и убежала с Поспелкой.
Бату-хан улыбнулся.
– Берикелля! – сказал он вполголоса.
Прибежавшие нукеры доложили, что найдены тела урусутов – молодого воина-силача и старого шамана, павших под ударами тяжелых камней. Бату-хан пожелал их увидеть. Нукеры подвезли на деревенских розвальнях тела Евпатия и Ратибора. Джихангир внимательно осмотрел мертвецов, осторожно тронул пальцем полузакрытые глаза Евпатия.
– Нет, это были не мангусы и не шаманы, а храбрые воины, большие багатуры. Если бы они были живы, я хотел бы иметь их против моего сердца… Мои воины должны учиться у них!
И, обращаясь к теснившимся вокруг монголам, Бату-хан сказал:
– Воздадим им воинский почет!
Тогда непобедимый полководец Субудай-багатур, приближенные знатные темники и нукеры, с суровыми и строгими лицами, вынули блестящие мечи, подняли их над головой и трижды прокричали:
– Кху! Кху! Кху!..
https://chatlanin.livejournal.com/541425.html
(никто еще не проголосовал)
Loading...
Not logged in